Автор: Катерина Мурашова, семейный психолог.

Мужчина, пришел один. Такое в нашей детской поликлинике нечасто случается.

На взводе, ходят желваки на скулах, хрустит пальцами. Прошу не хрустеть. Извиняется, сплетает пальцы в замок и некоторое время молчит, опустив голову и глядя в пол.

Жду. Рано или поздно он скажет, зачем пришел. Визит явно не пустой.

– Я избил сына, – наконец тяжело роняет он.

– Сколько сыну лет?

Старшие подростки могут достать своими попытками эмансипации и проверкой границ кого угодно. Если сыну, допустим, 17–18 и у обоих взрывной характер, дело может дойти и до драки.

– 12, скоро будет 13.

– Вы были пьяны? – Мужчина не выглядит злоупотребляющим алкоголем, но первое впечатление может быть обманчивым. Проспался, испугался, раскаялся, но проблемы с пьянством не признает, новое поколение, о психологах все слышали – визит в детскую поликлинику становится более-менее понятным. Но тут, конечно, надо будет его к наркологу посылать.

– Нет, я был абсолютно трезв. Я совершенно не злоупотребляю. Два бокала вина по праздникам, и все. Занимаюсь спортом.

– Мальчик существенно пострадал? – продолжаю спрашивать я, думая о юридическом.

Может быть, я должна куда-то об этом сообщить? Я начинала работать 25 лет назад, когда подобные правила были более чем размыты, и как они с тех пор изменились, толком не знаю.

– Нет, физически с ним все в порядке, – говорит мужчина, назвавшийся Виктором. – А вот душевно… или как там говорят – психически? Психологически? Впрочем, душевно – самое точное.

– Вы говорите о психологической травме, полученной ребенком?

– Нет.

Опять замолчал. Я готова подождать еще. Вижу, что он не уйдет, не обсудив того, с чем пришел.

– Я сам виноват.

Теперь молчу я, хотя мне, конечно, хочется согласно кивнуть и сказать: "Разумеется!"

– Я виноват с самого начала, что не настоял на своем. Мне было проще устраниться. Тем более что их против меня было сначала двое, а потом уже трое.

– Ваша семья – это вы, ваш сын Игорь…

– Еще жена и теща. Мы живем вчетвером.

Картинка в моей голове более-менее сложилась. Отец хотел "мужского воспитания", но не очень знал, как к нему подступиться. Жена и особенно теща были против. Избалованный двумя женщинами мальчишка, разумеется, в своих интересах "вбивал клин" между родственниками, манипулировал при полном попустительстве всех сторон и постепенно, с годами "борзел". В конце концов по какому-то поводу отец вышел из себя и выместил на сыне свою родительскую неудачу. Разумеется, разбираться во всем этом следовало раньше, но хорошо, что хоть теперь пришел. Интересно, придут ли по моему приглашению жена и теща?

– В чем же, по вашему мнению, вам "следовало настоять на своем с самого начала"?

– В семь лет он задавил тумбочкой хомяка. Намеренно.

Все мои глубокомысленные соображения по поводу происходящего накрылись медным тазом.

– Рассказывайте подробнее, с самого начала.

Игорь родился недоношенным, но более-менее здоровым и развивался нормально. Однако в женской части семьи бытовало мнение, что "мальчик маленький, слабенький, болезненный, надо с ним аккуратно". Игорь действительно был некрупный, видимо, статью пошел не в достаточно высокого и широкоплечего Виктора, а в миниатюрную мать.

"Драться нельзя, тебя побьют, – учили мальчика с самого раннего детства, – если тебя кто-то обижает, скажи воспитательнице, родителям, учительнице". Игорь так и поступал. Рос совершенно не драчливым, хорошо играл с девочками, рано научился интриговать.

– Вы никогда не думали о том, что мужчина, вообще человек, который никогда не дрался, не понимает границ своей силы и границ собственной уязвимости, а также уязвимости другого? – спросил меня Виктор.

Сформулировано было изящно, я задумалась. Я всевозможные драки терпеть не могу, но все-таки попыталась увидеть ситуацию с его точки зрения.

– Оружие массового поражения…

– Именно! Оно уже увеличило дистанцию. Я здесь нажимаю кнопку, курок, дергаю рычаг, а они гибнут, разрываются на кровавые куски, становятся ядерными тенями там, далеко от меня. Я тут как будто не при делах. В личной ссоре своей рукой, кулаком разбить человеку, приятелю нос, испачкаться в чужой крови, увидеть, как он, скорчившись, упал у твоих ног, блюет от твоего удара – это совсем другое. Вы согласны?

– Пожалуй, да.

Мне был крайне неприятен этот разговор.

– Сейчас все стало еще хуже.

– Когда – сейчас? Почему хуже?

– Игры. Я нажимаю кнопку и убиваю неизвестно кого.

– Мальчишки всегда играли в войну. В моем детстве…

– Да, но там уязвимые носы приятеля-противника всегда были рядом.

"Слабенький" Игорь в игрушки играл мало, рано полюбил компьютер и всевозможные гаджеты. Играл с ними тихо, никого не беспокоил. Виктор иногда заглядывал в его игры, потом как-то спросил у жены:

– Ты это видела? Тебя не тошнит?

– Лучше пусть здесь, чем во дворе с мальчишками курить и материться, – сказала жена.

– Так во дворе никого нет, только совсем малыши на детской площадке, ты заметила? – спросил Виктор.

– Ну и слава богу, – ответила женщина.

Игоря с раннего детства водили во всякие кружки. Он практически всегда начинал ходить туда с удовольствием, а когда становилось трудно или скучновато, бросал. Виктор говорил с женой и тещей о преодолении, его спрашивали: а зачем, собственно? – и он не находил, что ответить. Пытался говорить с сыном – тому быстро становилось скучно, и он убегал.

В семь лет его подружке купили морскую свинку, и он тоже попросил домашнее животное – собаку. В кои-то веки мнения Виктора, жены и тещи совпали: собака – это слишком. Завели хомяка. Игорь наблюдал за ним, брал в руки, приносил ему одуванчики. Иногда хомяк бегал по комнате. Убирали за ним в основном, конечно, жена и теща, но от семилетнего ребенка ответственности никто особо и не ждал. Виктору с самого начала казалось, что Игорь животное "не чувствует". Жена отмахивалась. Однажды мальчик как-то сдавил хомяка, и тот его довольно сильно укусил. После этого он его в руки уже не брал, а через пару месяцев хомяк забежал за тумбочку, и Игорь его там задавил. Медленно. И потом полез смотреть, как оно выглядит. Теща видела из другой комнаты, только до самого конца не понимала, что именно происходит.

Когда все выяснилось, Виктор схватился за ремень. Жена повисла у него на руке. Теща и Игорь истерически рыдали.

– Она кричала: он не понимает! – рассказывает мне Виктор. – И знаете, я ведь был с ней согласен: он тогда действительно не понимал! Не чувствовал ничего. Но хотел почувствовать. Это же нормально для живого – чувствовать. А для компьютера нормально, наоборот, не чувствовать. Понимаете?

– Не уверена, что понимаю.

– Ну вот эти все, которые чуть не каждый день приходят в школы с ножами, с ружьями – у нас, в Америке – они же на самом деле хотят хоть что-то испытать, почувствовать себя и других…

– Стрельба в американских школах случалась и до изобретения компьютеров, – возразила я.

– Так и желание что-то почувствовать старше компьютеров. Они просто расширили аудиторию и углубили пропасть. Кстати, вы обращали внимание, что среди этих американских "школьных стрелков" практически нет негров? Негры от природы более эмоциональны…

"Господи, только расизма тут не хватало!" – подумала я и сказала:

– Расскажите, что у вас случилось сейчас.

– Жене позвонила мать одноклассницы Игоря. Сказала, что он оскорбляет ее дочь в социальной сети. Жена, конечно, потребовала у него объяснений. Он сказал довольно равнодушно: да чего я-то, про нее все пишут… Видимо, травля. Жена расстроилась именно из-за этого равнодушия и рассказала мне, хотя обычно она всегда и во всем его покрывает.

Я нашел эту переписку в социальной сети. Он уже удалил по требованию матери свои сообщения, но другие такие же маленькие негодяи скопировали его изречения, чтоб не пропало. И когда я в конце концов увидел, что именно, какую грязь мой двенадцатилетний сын посмел вылить на такую же двенадцатилетнюю девочку, его знакомую, одноклассницу, признаюсь честно, у меня как шторка упала... Знаете, что он мне орал? "Ты права не имеешь! Я на тебя в суд подам!"

Я сейчас никого не виню и знаю: я во всем сам виноват. Не жена там, теща или общество. Это мой сын, и мне нужно было увидеть и настоять, чтоб он жил и учился чувствовать. Отдать в спорт, выгнать во двор, заблокировать те игры, послать в какой-нибудь лагерь с необходимостью выживания, не знаю еще что. Но я ничего этого не сделал. И теперь… я с ним разговаривал. Он ничего не понимает. Совсем. Считает, что он сам – обычный, хороший, как все. А я – плохой отец. Последнее, конечно, правда. И я просто не могу его видеть.

– Агрессия?

– Нет-нет. Скорее, как ни странно, равнодушие, может быть, опустошенность.

– Я хочу видеть мальчика.

* * *

Как ни странно, все, о чем говорил Виктор, я увидела и сама. Обида, непонимание: а чего я? Все там так пишут, вы вообще интернет читаете? Там и не такое бывает. Гораздо хуже. А он меня ударил, я даже упал, представляете?! Та девочка? Ну конечно, ей обидно. Но не только же я про нее писал. Так и пусть она про меня тоже напишет – чего же. И пускай матом, я переживу.

Переживет.

Так я Виктору и сказала.

– А я? – спросил он.

– И вы переживете.

– А можно еще что-нибудь сделать? Или уже все, поезд ушел?

– Не говорите ерунды, мальчишке 12 лет. Формирование личности у людей идет сейчас как минимум до двадцати.

– Но что же делать?

– А вот то самое, что вы говорили. Контактный спорт авторитарным порядком ("будешь ходить, потому что я, большой обезьян, сказал!"), тяжелые походы (с вами, с вами, не отвертитесь!), поездки в лагеря с насыщенной витальной программой (бегать, прыгать, плавать, ездить на лошадях), любой социально-психологический тренинг для подростков – там немного учат видеть и слышать чувства другого. Если пойдет, через год повторить. Вы, жена, теща – все говорите с ним почти исключительно вот в этой навязчивой "психологической" форме: я чувствую, мне сейчас вот так, она, я думаю, испытывала вот что… Будете в процессе чувствовать себя полными дураками, но вам сейчас не до жиру, быть бы живу. Выработка алгоритма, условного рефлекса. Рассказывать о своем детском опыте. Мухам крылья отрывали? С друзьями "насмерть" дрались? О переосмыслении этого опыта теперь. Интернет жестко контролировать – не из соображений его "общей вредности", а просто потому, что надо создать сенсорную депривацию, чтобы новому опыту было куда заползти.

– Это может помочь?

– Вполне может. Но с большей вероятностью поможет то, что отец наконец-то окажется непосредственно рядом с ним, а не за перегородкой из мамы и бабушки…

– А если жена и теща опять?..

– Найдете цивилизованный способ настоять на своем.

– Да, хорошо, спасибо, я попробую.

Ушел. Получится? Не получится?

И как быть с тем, что нынешний мир чем дальше, тем больше действительно формирует "бесконтактных" людей, почти не имеющих непосредственного – не виртуального – соприкосновения с чужими телами и душами?

Источник