2011 год был для меня очень тяжёлым. Незадолго до этого я перебралась к мужу за рубеж после непростой беременности и выхаживания недоношенного младенца. Почти сразу после переезда начала учиться в местном университете – для этого нужно было ездить в другой город. Новая жизнь в прекрасной, но чужой стране, учёба, маленький ребёнок – в какой-то момент я отчётливо почувствовала, что не справляюсь и что мне нужна помощь психолога.

Обратиться к П. показалось мне совершенно очевидным. В блоге она, тогда ещё не будучи очень популярной, рекламировала себя как единственного русскоязычного психолога, получившего регистрацию в реестре этой страны. При этом она всячески подчеркивала, что её приняли без экзаменов, в отличие от других специалистов с заграничным дипломом. Последнее произвело на меня особенно сильный рекламный эффект. Сейчас я думаю, что реестр, в который можно попасть, обойдя стандартную процедуру, вряд ли заслуживает доверия – по крайней мере, по части психологических услуг. Но тогда мне эта мысль в голову не приходила. К тому же клиентом П. уже была моя подруга детства Л.

У нас с П. было в общей сложности чуть больше десятка встреч, моё состояние соответствовало признакам генерализованного тревожного расстройства. Встречи, как мне показалось, помогли, на последней я поблагодарила П. и даже пожала ей руку. Сразу после этого П. добавила меня в друзья в фейсбуке. Скажу честно, я была польщена. Л. ещё несколько лет после этого продолжала находиться в "терапии" (я намеренно беру это слово в кавычки) у П. Она тоже была у неё в друзьях в соцсети.

Наши разговоры с Л., даже после того как она перестала ходить на терапию, очень часто крутились вокруг П.: "А вот П. мне говорила…", "А вот П. меня учила…" Ещё одной постоянной темой были записи П. в фейсбуке и блоге. Например, она регулярно пламенно высказывалась в защиту дискриминируемых групп людей. Это были грамотные, красноречивые выступления, полные неподдельной душевной боли, – они привлекали, под ними хотелось подписаться. Интересно было читать и её научно-популярные статьи – это П. действительно хорошо удаётся.

Образ пассионария и просветителя, тем не менее, не вязался с бесконечными склоками, центром или инициатором которых постоянно становилась П. Меня приводило в замешательство, что образованный человек и специалист, профессия которого подразумевает хорошую личную проработанность, может настолько опускаться в дискуссиях: в ход шли грубость, агрессия, обесценивание, мат. Ещё одним поводом для обсуждения с Л. были записи П., в которых она рассказывала о жизни и психологической практике. Написанное в них иногда настолько не соответствовало действительности, что становилось неудобно. Мы гадали, найдётся ли среди её клиентов кто-нибудь смелый, кто напишет ей об этом в комментариях.

Помимо этого, в разговорах постоянно всплывали некрасивые моменты из наших собственных "терапевтических" отношений с П. Например, как она опубликовала у себя в блоге рассказ о моей семье, который Л. поведала ей на сессии. Рассказ был об очень давних временах и дальних родственниках, но Л. сильно переживала. После этого она ещё много раз с тревогой говорила, что у неё есть ощущение, что сказанное на сессиях так или иначе передавали третьим лицам. Иногда эти ощущения находили вполне конкретное подтверждение: например, однажды муж П., с которым Л. какое-то время работала, обмолвился о детали из личной жизни Л. Была ещё масса неприятных вещей, но любой такой разговор заканчивался одинаково: "Я ей очень благодарна, она меня так „пофиксила“!" – закатывала глаза Л. Что бы она в эти слова ни вкладывала, спорить было трудно.

Двойные отношения

После завершения терапевтической работы П. периодически обращалась ко мне за услугами переводчика. Я понятия не имела, что любые другие виды отношений между психотерапевтом и клиентом не приветствуются и много где считаются неэтичными. П. очень неаккуратно оплачивала счета (всегда после нескольких напоминаний), а один раз я вообще сделала для неё работу бесплатно, и она приняла это как то, что само собой разумеется.

Однажды она попросила срочно перевести кусок биографического текста. Разговор был в четверг, перевод нужен был к субботе – я согласилась. Оригинал пришёл в пятницу ночью, а в субботу мне нужно было быть у подруги на свадьбе в другом городе. Тем не менее перевод я сделала и отправила в срок, снабдив короткими примечаниями по поводу оформления. В ответ я получила раздражённое письмо, где П. сообщала, что никто не просил меня о консультации насчёт оформления перевода. У меня было ощущение, что меня ударили по лицу. Я закрыла почту, включила опцию "скрывать сообщения" для П. в фейсбуке и впервые серьёзно задумалась. Что вообще происходит? Почему этот, по сути, совершенно посторонний человек уже долгое время так или иначе присутствует в моей жизни? Почему я себя так странно веду? Что даёт этому человеку внутреннее право с ходу быть раздражительной и тем более хамить мне? Любому другому клиенту, приславшему текст слишком поздно или так вольно относящемуся к оплате и правилам деловой переписки, я бы просто отказала.

После этих размышлений я впервые начала делать то, что, будь я в стабильном психологическом состоянии, должна была бы сделать ещё до того, как обратилась к П. Я начала читать местный этический кодекс психолога, консультироваться с практикующими психологами, внимательно читать, что пишут другие клиенты П. Очень скоро я обнаружила, что разнообразные нарушения этики были для неё обычным делом. Она спокойно делилась в социальных сетях историями клиентов, не являлась на назначенные встречи, не считала нужным объясняться или извиняться, постоянно пользовалась услугами клиентов – так же, как и моими. Поразила история местной йогини, которая давала П. уроки йоги по бартеру взамен на сеансы психотерапии.

При этом П. постоянно писала о проблемах с этикой у психологов на постсоветском пространстве, прилюдно и громогласно обвиняла коллег в неэтичном поведении, всячески противопоставляя себя им. Но факты говорили сами за себя: то, как П. вела себя со мной и моей подругой, не было случайностью. Мне стали приходить в голову мысли, что терапия, которую мы с Л. получали от П., судя по всему, вовсе ею не была, а то, насколько она нам помогла, – большой вопрос.

Я делилась с Л. этими соображениями, и она соглашалась. Когда до тебя доходит, что человек, которому ты абсолютно доверял, на самом деле не помогал, а использовал тебя, становится очень плохо. Я потом беседовала ещё с двумя бывшими клиентками П. Обе женщины говорили, что чувствовали себя после "терапии" и последующего общения с П. изнасилованными. И у меня были похожие ощущения – тогда я не знала, что это тоже абсолютно нормальная реакция.

Чтобы избавиться от этого чувства, я обратилась к другому психологу. Поначалу я даже толком не могла сформулировать, что именно произошло: мне становилось плохо, начинала болеть голова, ночью я долго не могла уснуть. Когда удалось разобраться, я ещё долго продолжала винить себя: почему я всё-таки выбрала её? Почему дала втянуть себя в эти странные отношения? Я очень благодарна второму психотерапевту за безграничное терпение: раз за разом мне мягко давали понять, что совершенно нормально в моменты, когда тебе очень плохо, на время потерять способность мыслить критически, испытывать сложности с собственными границами, не разбираться в тонкостях этического кодекса психолога. Следить за всем этим – ответственность и обязанность, которая полностью лежит на психологе. Собственно, это и есть его работа.

Этическая комиссия

Постепенно я поняла, что мне всё-таки нанесли ущерб и я хочу, чтобы его признали и принесли извинения. Возможно, в других терапевтических отношениях и после их завершения такие вопросы можно и нужно пробовать решать лично с человеком, который стал причиной проблем. Но в случае с П. мне эта мысль даже не пришла в голову: единственное, что я испытывала тогда, – страх. Сейчас мне это кажется абсурдом – человек помогающей профессии, которого боятся клиенты, – но тем не менее. Я много раз была свидетелем некрасивого поведения П. по отношению к людям, поэтому просто не знала, чего ожидать. До меня вдруг дошло, в каком уязвимом положении я нахожусь: этот человек знает обо мне практически всё, эту информацию я сама же и предоставила, стараясь быть максимально искренней и полагая, что это ускорит выздоровление.

От встреч с П., по моим ощущениям, всё же была польза, и это тоже вызывало гигантские сомнения: ну вот же помогла – наверное, некрасиво теперь менять мнение. То, что соотношение вреда и пользы было приблизительно девяносто к десяти, почему-то убеждало слабо. Ещё наши сессии не были ограничены по времени – это заставляло чувствовать себя должницей.

После нескольких месяцев мучительных размышлений я всё-таки подала жалобу на П. в местную коллегию по этике. Она касалась того, что П. поддерживала со мной двойные отношения (когда специалист состоит с клиентом в каких-то иных отношениях, кроме профессиональных. – Прим. ред.) и как она себя в них вела. Позднее, после конфликта с подругой, я дописала ещё и вторую часть жалобы.

На мой взгляд, жалоба – это ни в коем случае не способ мести. Это возможность донести до человека через его коллег, что он совершает ошибки, которые причиняют страдания клиентам. Я наивно надеялась, что П. передо мной извинится, после чего я бы, скорее всего, просто забрала жалобу: меньше всего тогда мне хотелось конфликтов. Когда я получила письменный ответ от П. (таков порядок: в ответ на жалобу обвиняемый даёт письменный ответ, а затем идёт устное разбирательство), я долго не могла прийти в себя. Это больше походило на издевательство: длинный и очень подробный текст, составленный адвокатом, был построен так, чтобы представить П. как необычайно востребованного психолога с огромным опытом, автора бестселлеров, который неустанно заботится обо всех клиентах, а меня – как человека, который просто неожиданно "сошёл с ума". Всё происходящее П. свалила на меня, обвинив, что я не понимала её благие намерения. Я переводчик и полжизни тренируюсь понимать сообщения других людей, но именно в общении с П. якобы умудрилась не понять ровным счётом ничего. Ещё П. написала, что в стране, где мы живём, сложно найти переводчика с русского. На самом деле переводчиков более чем достаточно – просто, думаю, с бывшим клиентом проще общаться, в первую очередь из-за того, что можно эксплуатировать чувство благодарности. Об этом в её ответе, конечно, ничего не было.

Читать ответ П. было крайне неприятно, но меня успокаивала мысль, что есть человек, который может подтвердить всё, о чём написано в жалобе. Я обратилась за помощью к Л. – и с этого момента моя жизнь превратилась в театр абсурда. Л. грубо отказала мне, везде заблокировала, пряталась за занавесками, когда я приходила поговорить. Во мне боролись обида, вина и одновременно дикая тревога. Я дружила с Л. с семи лет. Я думаю, что П. её тоже не лечила, а разрушала: использовала, нарушала границы и конфиденциальность, состояла в двойных отношениях. Чего стоит одна история о том, как П. помогла своему мужу устроиться на работу в организацию Л., выведав на сессии правильные ответы на вступительные тесты!

Я предприняла ещё несколько попыток поговорить с Л., составляла письма с извинениями – но тщетно. Было похоже, что между Л. и П. за долгие годы сложились отношения, которые сложно назвать терапевтическими, и меня, совестливого человека, затянуло в эту воронку. К сожалению, я не знала, что близким подругам крайне нежелательно проходить терапию у одного специалиста и что П., по-хорошему, просто не должна была меня принимать как клиентку. Теперь я потеряла ещё и подругу.

Разбирательство

У меня испортились отношения с семьёй. Л. была практически её членом, мои родные посчитали, что я виновата в том, что произошло: зачем я вообще подала жалобу, не могла потерпеть? Почему я не почувствовала, что Л. сложно? Неужели непонятно, что если человек, с которым дружишь много лет, заблокировал тебя везде без объяснений, то это повод задуматься над собственным поведением? Мне в один голос твердили, что я ужасный человек – что я "не в себе". Письменный ответ П. также на это намекал. Когда явно видишь чёрное, а все вокруг твердят, что это белое, в определённый момент действительно начинаешь сомневаться в адекватности собственного восприятия.

Я почти перестала спать, плохо ела, постоянно плакала, у меня бесконечно болела голова, было тяжело сконцентрироваться. Это было похоже на то, как быстро и неумолимо разбегаются трещинки по стеклу: из одной за секунду вырастает целое дерево, и всё, что ты можешь, – беспомощно смотреть.

К разбирательству я была уже совершенно измотана. Мне было страшно, я чувствовала себя слабой и одинокой. Я не знала, чего ждать: нигде не могла найти информацию о процедуре, а услуги адвоката стоили немало. Сейчас я жалею, что всё же не наняла специалиста. Например, я принесла на заседание доказательства, которые смогла собрать, но у меня не было возможности ими воспользоваться, так как их нужно было подавать вместе с текстом жалобы – я этого не знала. Моё состояние не позволило чётко сформулировать претензии и показать главное: всё упомянутое в жалобе происходило на русском языке и в русскоязычном сегменте интернета, поэтому особенности поведения П. видны только знающим русский язык. Для страны, в которой это всё происходило, к сожалению, это параллельная, полностью недоступная реальность. Думаю, поэтому члены этической комиссии мне сказали, что страх перед П. – моё субъективное чувство. Я так не думаю, но объяснить им это мне не удалось.

Несмотря на всё это, коллегия по этике признала мою жалобу в первой части обоснованной и вынесла П. предупреждение. Этический кодекс, по которому шло разбирательство, допускает отношения психолога и клиента после завершения терапии, но всю ответственность за них полностью возлагает на психолога. И вопрос не в том, был ли ответ П. на моё деловое письмо хамским или я так его восприняла: она обязана была найти такую формулировку, чтобы его можно было понять однозначно.

Уже после разбирательства со мной связалась О., молодая женщина, которая долгое время жила в доме у П., работала на неё и одновременно находилась у неё же "в терапии". О. долго восстанавливалась после этого. Её спокойный рассказ о том, как с ней расплачивались терапевтическими сессиями за работу и проживание, потому что "у Фрейда тоже были ученики, которые жили у него же дома", очень помог мне – я окончательно убедилась, что со мной всё в порядке.

К сожалению, опасения, что П. может разгласить конфиденциальную информацию обо мне, оправдались: на вопросы коллег и клиентов о жалобе она рассказывает, что её полностью признали необоснованной, а меня называет "психически нездоровым" человеком. Это ложь и ещё одно грубое нарушение профессиональной этики. Читать такое о себе в публичном пространстве крайне неприятно.

Я постепенно начала забывать эту историю, но недавно в фейсбуке наткнулась на пост ученицы П. Она описывала конфликт с ней и свои чувства по этому поводу, и меня поразило, насколько они совпадали с тем, что испытывала я: страх, сомнения, что с тобой всё в порядке, общее ощущение абсурдности происходящего. Эту ученицу поддержала ещё одна, затем высказался бывший клиент П. и по совместительству бывший же администратор открытого ею центра психологической помощи. Посты прокомментировали бывшие клиенты центра, которые остались недовольны качеством услуг и имели неосторожность высказаться. Это оставило гнетущее впечатление: уязвимым людям, которые нашли в себе силы обратиться за помощью, сотрудники этого центра и сама П. хамили, обвиняли в тупости и алчности и отправляли "попить таблеточки". То, что раньше происходило в частной практике П., явно приобрело масштаб. Также по следам этих записей обнаружилось, что П. не стала продлевать членство в организации, в этическую коллегию которой я подавала жалобу. Я предполагаю, что это напрямую связано: ей не нужно, чтобы мой путь кто-то повторил. Сейчас она не является членом ни одной из ассоциаций психотерапевтов.

Всё это вызывает у меня возмущение и одновременно чувство бессилия. Интернет полнится рекламными постами психологов, которые красочно описывают, в какой ужас превратится ваша жизнь без регулярных сеансов у них. Но клиентам, мне кажется, очень важно понимать, насколько проблемным сейчас является рынок психологических услуг на постсоветском пространстве: он никем не контролируется и никак не регулируется. Членство психолога в зарубежных ассоциациях тоже не является однозначной гарантией качества, как в моём случае, и тем более гарантией, что у вас будет возможность пожаловаться и попытаться добиться того, чтобы хотя бы признали ущерб. Об этом рекламных статей не пишут.

Источник