Автор: Вера Полозкова, поэтесса, актриса.

Я прихожу к А. в дом и чувствую, что я старый хищник, который подошел к самому жилью и глядит на хозяина, вышедшего из дому с ружьем, сидит и смотрит, из темноты, посверкивая фосфоресцирующими зрачками. У меня разодрано ухо, длинная кровоточащая рана на брюхе, лапа с глубоким тройным шрамом от капкана и проплешины в густой шерсти от расчесанных укусов. При этом я смотрю прямо, не мигая. Я бы улыбался, если бы умел. Хозяин кладет ружье.

– Кто ты сегодня? – спрашивает А.

– Я волк, – говорю я.

– Какой ты волк? – спрашивает А.

– Я очень сильный и смелый волк, – отвечаю.

А. улыбается.

– Как прошло твое лето, волк? Мы давно не виделись.

– Оно прекрасно прошло. Я ел, спал, играл, дрался и бегал.

– А это что у тебя? – хмурится А., пытаясь дотронуться до раны на животе.

Я дёргаюсь, отскакиваю от него и отвечаю нарочито весело:

– Это? Это фигня. Распорол об острую ветку.

– Больно было?

– Неа.

– Совсем?

– Ну немножко.

– Что ты чувствуешь теперь, когда думаешь про эту ветку?

– Что я ей благодарен.

А. опускает голову и тяжело вздыхает.

– И всё?

– Да. Она научила меня быть поосмотрительнее.

– А это что? – спрашивает А., косясь на ухо, но не дотрагиваясь, чтобы не пугать.

– Подрался с дикой собакой.

– Как тебе теперь с драным ухом?

– А что, по-моему, круто выглядит. Нет?

– Да уж. Ты знал эту собаку?

– Да. Мы были когда-то в одной стае.

– А теперь?

– А теперь я сам себе стая.

А. смотрит себе на руки и какое-то время подбирает слова.

– Вера, но ведь ты девочка, а не волк.

– Нет.

– Но ведь ты, наверное, любила этот лес, и тебе больно, что он так с тобой обошелся.

– Мне плевать.

– Ты ведь была счастлива в этой стае, и жалеешь, что туда нельзя вернуться.

– Нисколько.

И тут я чувствую, что слезы стоят у меня в горле, но плакать я не могу, потому что я все-таки взрослый хитрый волк, а не тряпка.

А. мой психотерапевт.

– Ты же понимаешь, что до тех пор, пока ты не признаешь, что ты девочка, и ты устала, и тебе нужно плакать и ошибаться, ты будешь для всех волком, будешь одиночкой, будешь пугать деревенских и прятаться от людей с дрекольем. Ты понимаешь это?

– Да. Но плакать и ошибаться – это для слабаков.

– Что с твоей лапой?

– Попал в капкан и просидел там два дня. Думал, сдохну.

– Звал на помощь?

– Выл. Никто не пришел.

– Кто тебя вытащил?

– Сам.

– Но ведь ты хотел, чтобы пришли? Кто должен был прийти?

– Друг.

– Почему не пришёл?

– Пришёл. Смеялся. Сыпал землю в глаза.

– Хотел мстить ему, когда вылез?

– Нет, пусть живёт. Так ему страшней.

– Слишком любил его?

И тут я начинаю реветь, хоть это и для слабаков.

Специально для девочки у А. есть подушка, кружка кофе, салфетки от слёз, тёплый медленный голос и термины. К волку А. выходит в кирзачах, брезентовой куртке, дубленый, с выгоревшими на солнце бровями и показывает, что он без оружия.

Когда я уезжаю от А., первые пять станций по синей ветке я еще девочка, у меня слёзы в горле, три года сильной любви без итога и ни одного защитника в радиусе пятисот километров. Потом я потихоньку снова волк, узкие зрачки, и мне хочется только есть, бегать и ненавидеть, ненавидеть и ничего не ждать.

Источник