Автор: Вера Полозкова, поэтесса, актриса.
Я прихожу к А. в дом и чувствую, что я старый хищник, который подошел к самому жилью и глядит на хозяина, вышедшего из дому с ружьем, сидит и смотрит, из темноты, посверкивая фосфоресцирующими зрачками. У меня разодрано ухо, длинная кровоточащая рана на брюхе, лапа с глубоким тройным шрамом от капкана и проплешины в густой шерсти от расчесанных укусов. При этом я смотрю прямо, не мигая. Я бы улыбался, если бы умел. Хозяин кладет ружье.
– Кто ты сегодня? – спрашивает А.
– Я волк, – говорю я.
– Какой ты волк? – спрашивает А.
– Я очень сильный и смелый волк, – отвечаю.
А. улыбается.
– Как прошло твое лето, волк? Мы давно не виделись.
– Оно прекрасно прошло. Я ел, спал, играл, дрался и бегал.
– А это что у тебя? – хмурится А., пытаясь дотронуться до раны на животе.
Реклама

Я дёргаюсь, отскакиваю от него и отвечаю нарочито весело:
– Это? Это фигня. Распорол об острую ветку.
– Больно было?
– Неа.
– Совсем?
– Ну немножко.
– Что ты чувствуешь теперь, когда думаешь про эту ветку?
– Что я ей благодарен.
А. опускает голову и тяжело вздыхает.
– И всё?
– Да. Она научила меня быть поосмотрительнее.
– А это что? – спрашивает А., косясь на ухо, но не дотрагиваясь, чтобы не пугать.
– Подрался с дикой собакой.
– Как тебе теперь с драным ухом?
– А что, по-моему, круто выглядит. Нет?
– Да уж. Ты знал эту собаку?
– Да. Мы были когда-то в одной стае.
– А теперь?
– А теперь я сам себе стая.
А. смотрит себе на руки и какое-то время подбирает слова.
– Вера, но ведь ты девочка, а не волк.
– Нет.
– Но ведь ты, наверное, любила этот лес, и тебе больно, что он так с тобой обошелся.
– Мне плевать.
– Ты ведь была счастлива в этой стае, и жалеешь, что туда нельзя вернуться.
– Нисколько.
И тут я чувствую, что слезы стоят у меня в горле, но плакать я не могу, потому что я все-таки взрослый хитрый волк, а не тряпка.
А. мой психотерапевт.
– Ты же понимаешь, что до тех пор, пока ты не признаешь, что ты девочка, и ты устала, и тебе нужно плакать и ошибаться, ты будешь для всех волком, будешь одиночкой, будешь пугать деревенских и прятаться от людей с дрекольем. Ты понимаешь это?
– Да. Но плакать и ошибаться – это для слабаков.
– Что с твоей лапой?
– Попал в капкан и просидел там два дня. Думал, сдохну.
– Звал на помощь?
– Выл. Никто не пришел.
– Кто тебя вытащил?
– Сам.
– Но ведь ты хотел, чтобы пришли? Кто должен был прийти?
– Друг.
– Почему не пришёл?
– Пришёл. Смеялся. Сыпал землю в глаза.
– Хотел мстить ему, когда вылез?
– Нет, пусть живёт. Так ему страшней.
– Слишком любил его?
И тут я начинаю реветь, хоть это и для слабаков.
Специально для девочки у А. есть подушка, кружка кофе, салфетки от слёз, тёплый медленный голос и термины. К волку А. выходит в кирзачах, брезентовой куртке, дубленый, с выгоревшими на солнце бровями и показывает, что он без оружия.
Когда я уезжаю от А., первые пять станций по синей ветке я еще девочка, у меня слёзы в горле, три года сильной любви без итога и ни одного защитника в радиусе пятисот километров. Потом я потихоньку снова волк, узкие зрачки, и мне хочется только есть, бегать и ненавидеть, ненавидеть и ничего не ждать.
Источник